Ряшенцев Юрий: "Я - человек в халате"


	Главная		История		Руководитель		Солист		Репертуар		Гастроли		Фотоальбом		Пресса о нас		Партнеры

Ряшенцев Юрий: "Я - человек в халате"

Поэт, автор текстов песен для театра и кино, сценарист, лауреат Государственной премии имени Булата Окуджавы 2002 года Юрий Евгеньевич Ряшенцев 16 июня 2006 года отпраздновал 75-й день рождения. О себе, своем отношении к славе, друзьям, Москве и поэзии он рассказал в документальном фильме из цикла «Эпизоды» (15 июня 2006 в 21:45).

Юрий Ряшенцев:
В седьмом классе преподавательница литературы звала меня Илья Ильич, имея в виду Обломова. Я – человек, лежащий на диване и сидящий в халате. Я был довольно избалованным ребенком, избалованным общей любовью семьи, соседей. Во дворе ко мне хорошо относились - я смешной был. Как-то меня послали за чем-то в магазин. Я стоял в очереди рядом с женщиной, которая что-то мне сказала с огромной неприязнью. Я тогда впервые почувствовал, что ко мне можно относиться с неприязнью. Я остро почувствовал, что меня можно не любить. Ребенок ведь начинает с того, что он окружен любовью, но каждому ребенку когда-нибудь предстоит почувствовать его можно не любить. Это очень тяжелое переживание.

О Новодевичьем монастыре и Хамовниках
С этими местами связана юность, романы. Я считаю, что это место одно из лучших в Москве и едва ли не лучших в Европе. Если вы приедете сюда в тихую погоду, то увидите абсолютный Китеж. Этот монастырь отражается в воде. Такие удивительные краски! Хамовники я всегда воспринимал как свою родовую усадьбу. Я не могу сказать, что у меня было горя меньше, чем счастья. В лучшем случае - поровну. Но ощущение, что это то место, где я должен жить, у меня было всегда. Я всегда с ужасом смотрел на дорогих мне людей, многие из которых уезжали. Я им сочувствовал, переживал за них и никогда не осуждал. Но для меня, например, переезд даже на Арбат был бы трагедией. У меня просто кошачья привязанность к месту. Еще меня очень тянет в те места, где я был в эвакуации. Хотя это была страшная эвакуация - и голодная, и нищая, с потерями.

Сад Мандельштама
Это сад моего детства и всей моей жизни. На самом деле, это городская усадьба Трубецких, cады Хамовников – удивительная вещь. Здесь есть еще садик, который называется Девичка, остатки Девичьего поля. Тот садик сыграл в моей жизни очень большую роль. Я, получив как-то двойку по литературе, сидел в классе, рассматривал старые издания «Фауста» с очень интересными гравюрами, одна из которых меня буквально потрясла. На ней Фауст и Мефистофель шли, как я понимаю, к Маргарите. Я не мог понять, что меня потрясло, пока не догадался – они шли по Девичке. Там были эти деревья, эти мартовские лужи талые, птицы, которых было очень много над Девичкой. И даже, где-то вдалеке, как мне показалось, был клуб завода «Каучук». Тем более, что по направлению к нему двигались какие-то девочки, очень похожие на девочек из хореографического кружка этого завода. Я был потрясен. Может быть, это было началом ощущения поэзии этого района и поэзии вообще.

Друзья и институт
Мне было лет 19. Я один год потерял в школе из-за эвакуации. Я, наверно, пошел бы - как все - в МГУ. Но я был сын репрессированного и пасынок репрессированного, шансы у меня были нулевые. Но тут в 10-м классе я удачно сыграл в волейбол против команды Педагогического института на каком-то районном первенстве. Представители кафедры физкультуры зашли в раздевалку и сказали: «Ребята, куда вы собираетесь? Идите к нам». Я жил рядом, в соседнем дворе.
Мне очень в институте нравилось. Я думал, что это только мое впечатление, но Юрка Визбор потом его подтвердил, когда сказал, что он собирался совсем в другой институт, но пришел сюда, зашел в аудиторию, услышал звуки музыки, увидел Свету Богдасарову, сидевшую за роялем, и понял, что никуда больше не пойдет. Мне это его ощущение очень понятно. Есть феномен Педагогического института, где собрались в какой-то момент времени Ким, Визбор, Коваль, Фоменко - можно перечислять до бесконечности. Потом пришла Вероника Долина, пришел Егоров. Это какое-то место, которое способствует проявлению в человеке дарования, если оно запланировано, если оно есть.
Оценки у меня были хорошие, я даже умудрился получить диплом с отличием. Но вообще-то я был оболтусом, но умел хорошо сдавать экзамены. Была в институте одна преподавательница, которая это качество знала и непременно меня раскалывала. Она вела у нас семинары по пушкинской плеяде. Человек иронический, она сразу поняла все мое верхоглядство и заставила меня полюбить тех авторов, которых я до нее не знал: Веневитинова, Дельвига.
Бардовская песня родилась и звучала больше всего в электричках, у костра. Она начиналась как подтекстовка на знакомые мелодии. Всеволод Сурганов начинал это, потом Максим Кусургашев продолжил, Слава Иващенко. А уже с Юры Визбора началось сочинение своих мелодий. Он и Володя Красновский, который писал только музыку. Как получается, что звезды сходятся и в одном месте появляется группа людей, которые друг без друга жить не могут и все что-то умеют такое, чего не умеют другие? Для меня это особенно стало очевидно с приходом в институт Юлика Кима.

Поэзия, слава и поэт
Я никогда не был целеустремленным. Меня целеустремленность в человеке даже несколько пугала. Лирические стихи я начал писать очень поздно. Я себя держал. До сих пор не могу сказать, когда спрашивают «а кто Вы по профессии?» Я не знаю. Обычно говорил, что работаю в журнале «Юность» (в свое время) или занимаюсь литературой. Вымолвить то, что некоторые довольно легко выговаривают, я не могу. Да и вообще мне казалось, что лирические стихи это то, что должно быть для себя, для дневника. Так я себя всегда и вел. Официально я был человеком, пишущим стихи для театра и кино.
Если бы меня так отпустили на все четыре стороны и сказали «вот тебе прожиточный минимум», то я бы все равно не бросил работу в театре. Я очень люблю театр. Работа в кино - это интересная режиссерская задача и актеры. Ведь совершенно упоительно работать с такими людьми как Табаков, Джигарханян. Гердт замечательно работал во время записи, разыгрывая всех. Он пел в фильме «Простодушный» песенку, которая называется «Бастилия». Мне надо было написать эту песню. Я же не буду выдумывать что-то о французах, как и в «Трех мушкетерах». Это русское представление о французах. Что приходит на ум человеку, выросшему в таком дворе как я, когда он пишет песенку о французской тюрьме «Бастилия»? Таганка конечно! И вот с одной стороны, это неуловимо напоминало Таганку, а с другой стороны, там были слова про «Бастилию». Гердт мне показал большой палец - ему очень понравилась такая мистификация, стилизация. Очень нежно его вспоминаю.
...Когда говорят про меня «шестидесятник», я всегда так сомневаюсь, потому что шестидесятники - это слава, а у меня никогда никакой славы не было! У меня даже есть стихотворение:
Мимоходом лишь подумаем о славе,
Но ни пальцем для нее не шевельнем.
Меня действительно интересовали другие вещи. Я очень любил всякие жизненные проявления: движение, скорость, девушек, природу. Я не понимал этого желания - проснуться завтра знаменитым. Я дружил, или был в добрых отношениях со всеми, кто составил славу 60-х годов. И с Евгением Евтушенко, и с Ахмадулиной. С Робертом Рождественским мы в волейбол играли, в настольный теннис. С Андреем Вознесенским у меня прекрасные отношения были. Это были друзья, которыми я как-то издали любовался иногда, иногда сердился за какие-то их профессиональные (с моей точки зрения) просчеты, но понимал, что они делают огромное дело. А сам никогда не принадлежал к этой когорте. У меня было несколько десятилетий для того, чтобы убедиться, что я был прав, потому что я жил так, как мне было удобно. С самого начала у меня была одна мечта - не иметь начальства над собой. Нельзя сказать, чтобы Союз писателей был такой уж свободный, конечно кто-то командовал нами, но, во всяком случае, можно было держаться вдалеке от него, быть в стороне, и таким образом не вставать рано утром, чтобы бежать на службу. Вот этого я и добился. Ощущения, что я человек своего поколения, у меня, стыдно сказать, вообще нет. Как в моем стихотворении:
Сладко стоять среди невского миража,
Вместе и храм приемля в нем, и тюрьму,
Всем поколениям сразу принадлежа,
Не подпевая всуе ни одному.

(По материалам документального фильма из цикла «Эпизоды»).