Токарева Виктория. Настоящее счастье Виктории Токаревой


	Главная		История		Руководитель		Солист		Репертуар		Гастроли		Фотоальбом		Пресса о нас		Партнеры

Токарева Виктория. Настоящее счастье Виктории Токаревой

20 ноября 2007 года – юбилей у писательницы и сценариста Виктории Самойловны Токаревой. О начале своей творческой жизни, знакомстве с Сергеем Михалковым и Константином Симоновым, мечте сняться в кино и литературных успехах Виктория Токарева рассказала в программе «Линия жизни», которая вышла в эфир 19 ноября в 12:30.

Виктория Самойловна рассказывает о своей линии жизни:

Я начну с того момента, как я после 10 класса не поступила в медицинский институт. Из-за этого меня устроили (на самом деле - воткнули) в музыкальное училище. Вообще, музыкальное образование делает жизнь более стереофоничной, то есть я ощущаю жизнь, как это ни странно, на слух. Очень часто, когда я приезжаю в незнакомые города, я сажусь, закрываю глаза и слушаю, как звучит этот город. Одесса поразила меня тем, что там был скрежет трамваев и скрежет голубей: они так страстно ворковали, и так же точно страстно лязгали трамваи. Весь этот город был наполнен для меня жарой, какой-то страстью. Но это, видимо, я была молодая. Дело было во мне.

Я окончила музыкальное училище. Все это происходило в Ленинграде. Потом я вышла замуж за москвича, которого знала два дня, переехала в Москву - навстречу своей судьбе. Должна заметить, что я и до сих пор с ним живу. Из чего следует, что мало знать лучше, потому что потом потихоньку узнаешь, все время что-то открывается. Я переехала в Москву, поскольку у меня не было никаких знакомств, связей, мне был 21 год, то работала я учительницей пения в общеобразовательной школе. Почти у половины моих учеников отцы сидели по тюрьмам. Когда я думаю о том, кто меня сделал писателем, то понимаю, что меня сделал некий Собакин. Он учился в 4 «Б» классе. Каждый раз, когда я приходила на урок, Собакин почему-то по водопроводной трубе залезал под потолок и там сидел. Я ему говорила всегда одно и тоже: «Собакин, зачем ты туда залез?». Он отвечал: «Мне отсюда лучше видно и слышно». Я ему говорила: «Слезь сию минуту». А он говорил: «А я что, мешаю?». Я ему говорила: «Если ты сейчас же не слезешь, я прекращу урок». И продолжала стоять, потому что прекращать урок было нельзя. Собакин продолжал сидеть, а я продолжала стоять, тогда дети вскакивали со своих мест и начинали спускать его вниз за штаны. Он норовил попасть сапогом в лицо тому, кто подходил. В классе начиналась гражданская война: сознательные били несознательных. Я пряталась за пианино, потому что боялась быть побитой обеими сторонами. Это был очень тяжелый период, мучительный. Я чувствовала себя чеховской Каштанкой. В «Каштанке» есть такой момент, когда она однажды потерялась, ее засыпал снег. Там была такая фраза: «Если бы Каштанка была человеком, она бы подумала: "Нет, так жить невозможно, нужно застрелиться"». Я так и жила.
Совершенно случайно меня судьба свела с Сергеем Владимировичем Михалковым: он был приглашен в нашу школу на встречу с детьми. Сергей Владимирович пришел, ему было 49 лет, он мало изменился с тех пор. Он начал перед детьми выступать, и какая-то девочка потеряла сознание. Он спросил: «Что там такое?». Я ему крикнула: «Тут девочка одна упала». Он говорит: «Так что, я буду говорить, а они по очереди будут падать». Короче говоря, мы познакомились с ним, его очень тронуло, что я - учительница, что мне 21 год. Я сказала, что хочу поступить в Институт кинематографии. Он, будучи чрезвычайно добрым и безответственным человеком, накатал мне рекомендацию. Он очень много людям помогал, не вникая. Я у него спросила: «Почему Вы так легко?». Он сказал: «Потому что существуют весы, и количество добрых дел должно перевесить, и тогда там я устроюсь очень хорошо». На что я ему сказала: «Вы и тут устроились и там устроитесь». В общем, я стала поступать в Институт кинематографии на сценарный факультет.
Чуть раньше Михалков меня познакомил с режиссером по фамилии Рошаль. Он снимал фильм, который назывался «Суд сумасшедших». Сергей Владимирович меня ему рекомендовал, то есть он ему позвонил и сказал: «К тебе придет очень любопытный молодой кадр, ты посмотри на нее внимательно, может быть, можно как-то использовать». Григорий Львович Рошаль был тогда уже пожилым человеком, поэтому использовать он меня мог только творчески. Он пригласил меня в свой фильм «Суд сумасшедших», где я получила эпизод - журналистка боролась с капитализмом. Там снималась молодая Скобцева, Ара Шенгелая – такие патентованные красавицы. Я на их фоне, конечно, проигрывала, но журналистку из народа вполне могла изобразить. Когда вышел этот фильм, я поняла, что это мой звездный час, и пригласила всю школу, всю семью, муж пригласил всех со своей работы, свекровь пригласила всех старых большевиков, всех комсомольцев 20-х годов и всех соседей. То есть весь кинотеатр «Россия» был наполнен моими людьми. Началось кино. Прошло 20 минут – журналистки нет. Прошло еще 20 – меня нет. Тогда Собакин, который сидел со мной в одном ряду, перегнулся, повернул голову ко мне: «Ну, когда?». Позже выяснилось, что фильм был 2700 метров, вместо положенных 2100, и нужно было вырезать 600 метров. Григорий Львович ножницами вырезал из монтажной ленты все моменты, где я трудилась. Когда фильм кончился, а весь зал практически состоял из моих людей, все встали, молча повернулись и смотрели на меня. Сейчас если бы нечто подобное произошло, я бы еле-еле там что-то ощутила, но в 22 года все нервы оголены, и вдруг этот позор. Это был ужас. Тут действительно можно было застрелиться, но я подумала, что больше я никогда не буду зависеть ни от кого, чтобы кто-то с ножницами подошел и меня выстриг, этому не быть. Я решила поступить на сценарный факультет, самой себе написать сценарий и самой сыграть там роль. Я решила стать хозяйкой положения. Когда мы писали сценарий «Джентльмены удачи», я договорилась со вторым режиссером, чтобы он мне дал там сыграть роль девушки, которая идет впереди, а за ней идут Доцент, Косой и Хмырь, переодетые в женщин. Эту роль, где я должна была сказать три слова – «Таня», а потом «ну и дура», я решила сыграть сама. Я пришла на съемку. Ко мне подошла второй режиссер и сказала: «Виктория, у вас очень красивая кепка (а мне привезли кепку из платиновой норки), Вы не могли бы дать нам эту кепку, потому что у нас актриса сделает небольшой проход, пусть она пройдет в Вашей кепке, а потом мы Вам ее вернем». Я подумала: «Ничего не понимаю, какая актриса, это же я и есть!». Художник по костюмам подошел, снял с головы кепку, передал кому-то, кто-то передал кому-то, и кепка поплыла на голову актрисе. Когда я увидела, как уплывает от меня моя кепка, я поняла, что это уплывает от меня моя мечта стать актрисой. Потом была премьера, зал хохотал как сумасшедший, и я поняла, что вот она моя роль. Это и есть моя роль, которую мне суждено играть. Судьба делала такие щелчки, потому что судьбе было надо, чтобы я вышла на свою дорогу.

Я сначала писала «Фитили» по две страницы. Однажды показала такой «Фитиль» Войновичу. Потом он встретился со мной и сказал: «Ваша сила в подробностях, пишите подробно. Возьмите эти две страницы и напишите подробно». Я пришла домой, положила эти две страницы и на кухонном столе, потому что больше не было у меня места, написала рассказ «День без вранья». Отнесла в журнал «Молодая гвардия», потому что он был ближе всех – около моего дома. Иду по коридору, смотрю, написано «Заместитель главного редактора». Я туда зашла, там сидел Александр Евсеевич Рекемчук, рыжий человек, очень талантливый, очень известный. Я говорю: «Вот, я написала рассказ». Он посмотрел на меня: «А Вы откуда?». Я подумала-подумала и сказала: «С улицы». Это была правда. Он сказал: «Ну и что? Все с улицы начнут ко мне ходить и носить рассказы? Мне тогда ничего другого не останется». Я говорю: «Забрать?». Он говорит: «Ладно, оставьте». Я оставила ему этот рассказ, и через пять дней раздался звонок. Это мне позвонил Рекемчук. Я никогда не забуду этого телефонного разговора, потому что в эту минуту решалась вся моя судьба. Он был так этим рассказом удивлен, он не мог себе представить, что с улицы какая-то девчонка с какими-то дурацкими деревянными бусами пришла. Он сказал: «Алло». И молчал. Я сказала: «Алло». И тоже молчала. Мы говорили с ним с огромными паузами. Я пришла, и он сказал: «Нужно, чтобы кто-то дал доброго пути». Я поняла, это должен быть Константин Симонов, потому что он был красивый, наш русский Хемингуэй. У него были седые волосы, он был стройный, носил пальто в елочку, черную водолазку, курил трубку. Он был герой. Я позвонила ему и сказала, что просят, чтобы он дал мне доброго пути. Он сказал: «Вы бросьте рукопись ко мне в почтовый ящик, я прочитаю, если мне понравится, я Вам дам доброго пути». Я взяла у всех подруг все самые красивые вещи, потому что у меня не было ничего. Пришла, поднялась на какой-то этаж и увидела у него возле двери щель. Я думаю: «Как же я суну туда рукопись? Она же там на пол упадет и разлетится. Что это за отношение к своей работе?». Я взяла и позвонила. Он открыл мне дверь и, глядя прямо на меня, сказал: «Я не могу подать Вам руки: у меня руки в водке. Я ставлю собаке компресс». Я сказала: «Ничего». Протянула ему эту рукопись. Он ее взял, кивнул, и дверь передо мной защелкнулась. Я спустилась пешком на один пролет и остановилась. Я стояла и смотрела в окно, я не могла дальше двигаться, не могла идти, потому что у него волосы были седые, и он их в синьке еще синил, они у него были такие голубоватые, лицо смуглое, а глаза карие, темнее, чем лицо. И он был Симонов, и он любил Серову когда-то, и он познал прижизненную славу, почти как Пушкин. Он был идеологом войны - «Жди меня, и я вернусь». Эта слава, эта жизнь, которая мне не дана и не доступна… Я стояла и не могла двигаться, потом все-таки двинулась, конечно, пришла домой. Короче говоря, Симонов дал мне доброго пути, рассказ вышел в июле 1964 года. Я в это время была на Рижском взморье и купила этот номер. Когда я открыла, увидела свой портрет. Я там была похожа на хохлацкую актрису – круглолицая и жизнеутверждающая. Я увидела вступление Симонова и мой рассказ. Я почувствовала шок счастья, не знала, что мне делать, если бы осталась стоять, я бы лопнула, у меня бы где-нибудь что-нибудь порвалось. Тогда я бросилась бежать. Я бежала, потому что из меня это должно было вылететь. Это было настоящее счастье, похожего я не испытала больше никогда! Потому что это было первый раз, а все, что первый раз, поражает. Я так долго рассказывала, потому что это единственное, что было в моей жизни. После того как я выпустила рассказ, состоялась вся моя жизнь: меня тут же пригласили в Союз писателей и приняли, мне тут же заказали фильм и поставили, меня приняли в Союз кинематографистов. Как-то все это быстро произошло. До 28 лет все высоты были взяты.