Тайных смыслов проводник. Михаил Плетнев блестяще завершил сезон «Пасторальной» Бетховена

Каждый концерт Плетнева становится откровением; тонкий мыслитель, чувствующий каждый оттенок, но видящий в оттенке целое. Вчера в зале им. Чайковского он (вместе с РНО) закрывал абонементный сезон 6-й «Пасторальной» Бетховена и безумно вкусными, но редко исполняемыми вещами своего любимого Яна Сибелиуса – симфонической поэмой «Финляндия» и концертом для скрипки с оркестром (солист Сергей Крылов).

Для первого отделения как «преддверия» к Бетховену был выбран репертуар, на котором проверяется отточенность и остроумие любого оркестра: «Финляндия» и скрипичный концерт d-moll Сибелиуса. Поистине, завораживающая картина, когда на «Финляндии», словно рисуя восход солнца, постепенно вступают контрабасы-литавры-духовые, подхватывают флейты-гобои-фаготы, а затем уже струнные несут зрителя сквозь таинства природы и истории людской, из этих таинств вытекающей, – «Финляндия» написана тогда, когда Сибелиуса назвали «музыкальной надеждой нации». Но хоть и уготованы были судьбой еще долгие годы жизни, примерно с 1926-го Сибелиус замолчал…

А после ре-минорного концерта публика вызывала скрипача Сергея Крылова пять раз, долго уговаривая сыграть на бис, что он и сделал (впрочем, после того, как сам Плетнев жестом пригласил его на игру). Конечно, этот концерт – замечательный повод для срипача продемонстрировать этакую «вкусную» и желаемую публикой виртуозность, но Крылов с виртуозностью не «выплеснул» граненую символику финнского автора, за техникой не позабыл смыслов, – серьезный и зрелый музыкант…

Второе отделение, 6-я Бетховена, Плетнев за пультом. Его исполнение «Пасторальной» – не «законченный продукт», но странствие и переживание, которые начались не с этого концерта и которые отнюдь не завершаются на финальных аплодисментах. Для Плетнева музыка – вечная, непрерываемая суть, – на концерте она лишь ярко материализуется, как первые листочки после зимы, – вторгаясь в жизнь всеми красками художников из РНО. Потом же снова уходит в глубокие переживания, выжидая нужного момента прорваться снова.

И это полностью корреспондирует и со вторым названием 6-й, «Пасторальной» как именно «Воспоминаниями о сельской жизни», и с вагнеровской оценкой Бетховена как творца новой стилевой музыки: «Если прежде отдельные части представляли собой законченное целое и жили сами по себе, то у Бетховена в этих частях появляется главный мотив, прорывающийся сквозь замкнутость и развивающийся в самых противоположных формах. Благодаря этому он, с одной стороны, скрепляет форму, а с другой – развивает ее…».

Видеть оркестр Плетнева и слушать его – вещи немного различные. Видимость – легкое напряжение среди музыкантов, режущая глаз собранность. Тут уместно вспомнить слова Игнаца фон Зейфрида о работе Бетховена с оркестром – «он стремился к точности выражения малейших нюансов, к равномерному распределению света и тени…». Вот и здесь видна ответственность за каждый штрих, но – как следствие – отчетливо слышна каждая группа инструментов, каждая фраза (очаровательное соло на флейте во второй части, мягко обласканное струнными). Ничто не тонет, не подавляется «общим потоком», время будто останавливается. Именно поэтому по завершении пятичастной «Пасторальной» зал выдержал трехсекундную паузу перед овацией, – инерция музыки: люди не поверили, что исполнение завершено. А Плетнев один за другим поднимал «веховых солистов» – литавры, гобой, фагот, флейта…

…При всей трогательности отношения к Бетховену, на «послевкусие» остается собственная драматургия Плетнева, впрочем, из Бетховена вытекающая. Как говорил Вагнер: «В наиболее значимых Allegro Бетховена чаще всего доминирует одна главная мелодия, которая по своему глубинному характеру приближается к Adagio», приобретая тем самым мудрый, «сентиментальный смысл», далекий от наивной игривости. Своей палочкой Плетнев аккуратно, с улыбкой достает из оркестра, с одной стороны, наивно-привычные «атрибуты пасторальности» – журчание ручья, шелест листвы, отзвук проходящих стороною ненастий, – с другой же вершит монолог подлинной религиозности, открывая путь к глубоким истинам и тем, кто готов к ним, и тем, кто еще на распутье. Это торжество «общего звука», когда речь оркестра не громка, не звонка, не зажигательна, но целомудренна, нова и призывает к общению.