Веллер Михаил. Беседы в программе «Графоман»


	Главная		История		Руководитель		Солист		Репертуар		Гастроли		Фотоальбом		Пресса о нас		Партнеры

Веллер Михаил. Беседы в программе «Графоман»

Михаил Веллер: "Я никогда не делал литературной карьеры".

Михаил Веллер – один из самых популярных сегодня авторов. В 1972 году он окончил филологический факультет Ленинградского университета, работал лесорубом в тайге, охотником-промысловиком на Таймыре, скотогоном в Алтайских горах, журналистом, учителем - всего сменил около тридцати профессий. Однако его рассказы отклонялись всеми журналами и издательствами. Только в 1983 году у него вышла первая книга рассказов «Хочу быть дворником». «Самой смешной книгой последних лет» критика назвала его сборник «Легенды Невского проспекта» (I993), а роман «Ножик Сережи Довлатова» вызвал литературный скандал. Последняя книга Веллера «Гонец из Пизы» (2000) выдержала за год 11 изданий. Общим тираж книг писателя свыше 400 тысяч экземпляров.

Александр Шаталов: – В течение многих лет в живете в Эстонии. Когда-то именно там Юрий Лотман создал свою знаменитую филологическую школу. Сегодня можно было бы сделать тоже самое в этой стране?

Михаил Веллер: – Один из генералов Фридриха Второго Великого на вопрос, может ли он то-то и то-то, спрашивала: «А сколько будет уплачено?» Думаю, что если будет отдан приказ и обеспечено финансирование, то школу русской филологии в Эстонии создать можно. Вот только зачем? Но это будет уже следующим вопросом.
Вы помните, каким образом Лотман попал в Тартуский университет? А очень просто: его не взяли на работу в Ленинградский университет, равно как и в Московский, в Рижский. Тогда он осмотрелся и поехал в Тартуский. Заметьте, к юбилею Тартуского университета, который отмечался лет 15 назад, еще при советской власти, когда всем сестрам раздали по серьгам, кольцам, браслетам и щеточкам в нос, тогда только Юрию Михайловичу, еще живому, не дали ничего. Хоть у него, конечно, рейтинг цитирования среди филологов-руссистов был в тартуском университете номер один. Но властей смущали «сомнительные вещи» – структурализм какой-то, этот пятый пункт, эти вольнодумцы, которые тянулись на тартуский филфак… А что сейчас? Сейчас вольнодумцы могут быть везде, а вся тартуская школа – это и был Лотман при помощи своей жены, Зары. Лотман умер, и Зара умерла, и советская власть кончилась…

– А школа существует?

– Нет, знаете, гуру нет и школы. Все кончилось. Скажите, а кому нужна в Эстонии русская филология? Вообще. И русская литература в частности.

– Это мне любопытно у вас узнать, нужна ли в Эстонии русская литература. Когда-то известность эстонской прозы возникла благодаря переводам эстонских писателей на русский язык. Сейчас русские авторы в Эстонии издаются?

– Русский читатель находится в России, русский издатель – тоже, да и русский книготорговец – опять-таки в России. Себестоимость книги в России намного дешевле, чем в Эстонии. Если книга печатается в Москве или в Петербурге и привозится на продажу в Эстонию, то со всеми «накрутками» она все равно стоит в два-три раза дешевле, чем, если бы она печаталась в Эстонии.

– В Латвии, например, живущие там русские писатели издаются и публикуются, другое дело, что они, как вы правильно говорите, оторваны от широкой читательской аудитории. Сколько лет живете в Эстонии?

– Я проживаю в Эстонии уже лет 20 с небольшим. У людей, живущих в Москве, есть дачи в Рузе или Малеевке, или в Переделкино, или где-нибудь еще. Например, Беккендорф жил в Петербурге, а мыза у него была под Ревелем. У меня тоже в Таллинне, можно сказать, рабочая дача. Эстония – это прекрасная, тихая и спокойная страна, где масса перемен к лучшему, где, я считаю, становится зрелым национальное самосознание, ущемленное при советской власти. Недавно я почувствовал там настоящее уважение к народу, прочитав в одной эстонской газете, что любимое блюдо эстонца – другой эстонец. То есть, народ созрел.

– Сейчас выходит новое собрание ваших сочинений. Чем оно отличается от предыдущих?

– Ничем, кроме того, что оно полнее и состоит из десяти томов. На мой взгляд, оно составлено максимально близко к тому, чего бы мне хотелось видеть в идеале. Мне нравится это оформление. Сделанные под кожу корешки, почти «мраморная» бумага.

– Ваша литературная карьера складывалась сложно. Насколько я помню, вы начинали писать стихи, ваши первые рассказы отказывались публиковать. Сегодня вы один из успешных отечественных литераторов. Несмотря на это, вы называете себя «некоммерческим писателем». Но ведь тиражи ваших книг очень даже коммерческие… Чем вы объясните популярность вашей прозы?

– Я никогда не делал литературной карьеры. Нельзя назвать карьерой то, что человек сидит на одном месте и продолжает писать. Карьера, это когда он идет вверх по секретарской линии или по общественной линии. Более того, я никогда не ставил перед собой задачи стать писателем. Я хотел просто написать хорошую книгу, то есть я – частное лицо, которое занимается писанием книг. Что касается коммерческой литературы, то я думаю, что царя Соломона мы не можем назвать коммерческим писателем, хотя его тиражам может позавидовать, допустим, Барбара Картлэнд.

– Если вы не считаете себя коммерческим писателем, то, что такое, по-вашему, коммерческая литература?

– Коммерческая литература – это такой жанр, когда издатель говорит автору: «Старик, вот залуди детектив, это пойдет. Сделай дамский любовный роман, это тоже пойдет». Если при советской власти существовал производственный роман, то сейчас заказ общества поменялся, но суть осталась той же самой. Детективные сериалы заменили советский производственный роман. Когда я писал «Все о жизни», то полагал, что максимальный тираж такого в принципе серьезного трактата о главных вещах может достичь ну… десяти тысяч. Вот десятку шлепнут, может быть, лет через пять она разойдется, тогда еще десятку напечатают. Когда же книга стала постоянно допечатываться, я сильно удивился. Появились какие-то деньги, и я смог позволить себе делать то, что хочу. Это я и называю «некоммерческим».

– Вы пишете по заказу издательств?

– Никогда в жизни.

– В чем же феномен популярности ваших книг? Я предлагаю варианты ответов: в интонации, может быть – ироничности, какой-нибудь прямоте текстов…

– Как бы так повесомее ответить… Типа – «гению подобает скромность». Популярным был Владимир Семенович Высоцкий, великий русский поэт, если мои книги также кому-то нравятся и расходятся какими-то тиражами, то я не должен надувать щеки подобно отцу русской демократии и говорить: «Успех моих произведений объясняется тем, что…» Вы понимаете, я пишу так, чтобы в первую очередь интересно было мне самому. Если представлять иногда читателя, то просто начнешь страдать раздвоением личности. Вот напротив сидит человек, точно такой же, как ты, и ты должен написать так, чтобы это ему было интересно, чтобы он тебя не презирал, не морщился, не мог сказать, что это, мол, недожато или передернуто.

– Как складываются ваши отношения с толстыми литературными журналами?

– Последние годы примерно также как с Союзом писателей Эстонии. То есть так, как и должны складываться у интеллигентных уважающих друг друга людей. Мы дружим бескорыстно, ничего не хотя друг от друга. Последние годы книги выходят быстро, а у журналов свои заботы. Кроме того, издатель выпускает то, что приносит ему автор, если автор издателю уже известен. В вольном журнале работают творческие сотрудники, которые формируют политику издания, у которых, естественно, собственные взгляды на то, что может подойти, а что нет. Розочку по их мнению надо делать покраснее, травку позеленее… я с полным уважением отношусь к толстым литературным журналам, к «Октябрю», где я печатался, к «Знамени», где тоже печатался, к «Новому миру» где я не печатался, к «Дружбе народов», к…

– …к «Нашему современнику»?

– Про «Наш современник» у меня есть отдельная новелла. Когда-то я получил от Виктора Астафьева рекомендацию Юрию Ивановичу Селезневу напечатать меня в «Нашем современнике».Письмо от Астафьева было самое доброжелательное. Однако на излете советской власти я заказал себе резиновую печать, на которой было написано, что при любых изменениях текста публикация запрещена. «Любых» было выделено курсивом. Печать у меня до сих пор хранится. Понимаете, никакому журналу такая печатка не может понравиться. Так что лет 20-25 назад я посылал во все толстые журналы свои тексты, и получал обратно. Это все не печаталось. Потом желание посылать рассосалось, атмосфера изменилась. Так что сегодня журналы я просто уважаю.

– В свое время вы работали в Эстонии в русскоязычном литературном журнал «Радуга». Как вы формировали свою редакторскую политику?

– Строго говоря, у меня не было редакторской политики. Она определялась тем, что на дворе стояли 90-е годы, а в Эстонии все можно было на полгода раньше чем в России. Именно поэтому я уже мог напечатать Бродского, а в Москве это было еще нельзя. В Таллинне уже можно было печатать Довлатова и «Остров Крым» Аксенова, а в Москве нет. Поэтому принципу русская литература в журнале и печаталась.
Когда печатался Волошин и когда печатался Введенский, и когда печаталась «Четвертая проза» Мандельштама. А потом стало можно все, и смысл такого журнала за пределами России исчез.

– Вы публиковали все эти тексты без разрешения авторов?

– Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь был против публикации. Мало того, нам мысль не могла прийти в голову, что если мы в год вручения Бродскому Нобелевской премии напечатаем его стихи, он может быть против этого. Мы рассматривали это как поступок со своей стороны. Я впервые задумался о том, что это был не совсем корректный поступок. По тем временам, конечно, Бродский, может быть, и не внимательно следил за тем, что происходило на родине.

– В одном из интервью вы сказали, что мечтаете вернуться в Петербург, но не хотите жить в Москве.

– Я все еще не достаточно богат, чтобы купить по квартире в каждом городе, который люблю. Я бы уложился во вполне скромную сумму. Какой-нибудь нефтяник смеяться будет над моими затруднениями.

– А кроме Москвы и Петербурга, какие еще города вас еще привлекают?

– Я скромный человек. Разве что Париж и Нью-Йорк.

– То есть, четыре города?

– Да.

– Вы около года прожили в Израиле. В этой стране сложилась определенная диаспора, сформированная благодаря писателям из России. Можно ли говорить о том, что пишущие на русском писатели Израиля вполне самодостаточны?

- Жизнь в Израиле была вызвана сугубо личными обстоятельствами и ни имела отношения к политике и литературе. Я общался там и со своим другом еще по Ленинграду – Мишей Генделевым, который сейчас все больше в Москве обитает, и с Диной Рубиной, которая уже два года в Москве живет, с Игорем Губераманом, который бывает в Москве регулярно. Интересно, что никто из трех упомянутых авторов не входит в Союз писателей Израиля.

– Мне кажется, что в Израиле нельзя быть русским писателем, хотя многие из писателей, которые живут там, утверждают обратное.

– Здесь я бы согласился с вами. Более того, я придерживаюсь банальной точки зрения, что русский писатель может жить в России, может уезжать на год на два, может иметь рабочую дачу хоть в Антарктиде, но должен сознавать и ощущать, что живет именно в России. Иначе происходит замещение проблематики, интересов, определенное замещение на лексическом уровне, когда появляется свой сленг и возникает русско-еврейско-израильская литература, которая именно ностальгирует на воспоминаниях по жизни в России или подает уже израильский материал, но просто на русском языке. Тогда и возникает литература на русском языке, но, в сущности, не русская, потому что эмигрантская литература, литература диаспоры, это всегда отдельное течение, свои тараканы в голове, своя оценка, которую через несколько лет перестает слышать сам пишущий, Там есть несколько хороших писателей, поэтов, которых я назвал сейчас, но все они сформировались здесь.

– Последнее собрание сочинений включает не все ваши тексты?

– Ну что вы, я очень медленно пишу. Оно, конечно, включает все. В работе находится сразу несколько текстов. Возможно, один из них будет называться «Легенды очень нового Арбата».

2003

Беседовал Александр Шаталов