Вербицкая Людмила Алексеевна: Линия жизни ректора Санкт-Петербургского университета


	Главная		История		Руководитель		Солист		Репертуар		Гастроли		Фотоальбом		Пресса о нас		Партнеры

Вербицкая Людмила Алексеевна: Линия жизни ректора Санкт-Петербургского университета

2007 год объявлен Годом русского языка. Ректор Санкт-Петербургского университета Людмила Алексеевна Вербицкая - доктор филологических наук - занимается русским языком не один год... О своей линии жизни она рассказала в феврале 2006 года: о юности в исправительной колонии, о самом сложном экзамене в своей жизни, о нелегкой жизни русского языка...

Людмила Вербицкая
- Здравствуйте, дорогие! Я, наверно, даже никогда не была в таком положении, чтобы рассказать о себе, выстроить линию жизни.
В начале, в детстве, все было очень хорошо: мои родители любили друг друга, что очень важно. Я была первым ребенком в огромной семье. У моего папы были замечательные родители, у дедушки с бабушкой было шестеро детей: четыре брата и две сестры росли в этой семье. Старшим был мой папа - звали его Алексей Александрович, а фамилия его была Бубнов.
Я вообще очень верю в генетику. Кстати, в университете кафедра генетики работала в течение всего советского времени. Можете себе представить - у нас курсы генетики читались всегда. Слово «генетика» произнести было нельзя – тебя расстреляют, как и «кибернетика», - а курсы генетики читались всегда. Когда я встречаюсь с пожилыми преподавателями кафедры, с теми, кто тогда работал, думаю о том, что каждый – герой, потому что было братство, студенческое и преподавательское. Если вдруг студенты замечали незнакомого человека в зале, они сразу говорили преподавателю. И он сразу начинал про Лысенко рассказывать.
Я очень верю в генетику, и абсолютно уверена, что если во мне есть что-то хорошее, - то это от родителей. Потому что у меня были удивительные, во-первых, бабушка с дедушкой. Бабушка с четырехклассным образованием писала такие стихи, что трудно себе представить, как это возможно. И удивительная была мама, удивительная была доброта, удивительное стремление сделать что-то хорошее для каждого человека - это было главным для нее. Папа был удивительным человеком. В начале войны он был сначала секретарем Октябрьского района нашего города Ленинграда, а потом секретарем городского исполнительного совета. Но все тяготы войны и блокады мы испытали, и сейчас, когда вы читаете какие-то рассказы о том, будто бы руководство жило иначе, не понимало, что такое война, и не голодало вовсе, это не правда, я не знаю, кому это нужно (так говорить, - прим.ред.).

В 1945 году закончилась война, я уже училась в школе, но в моей жизни произошла трагедия. Не только в моей жизни, таких трагедий в жизни нашего советского народа было очень много. Ленинград, как вы, наверное, знаете, больше других городов пострадал от репрессий. Иосиф Виссарионович очень не любил этот город, очень боялся его. И вот в 1949 году было создано так называемое «Ленинградское дело», по которому уничтожены были сотни и тысячи людей, сотни руководителей, среди которых был и мой отец. Повод был такой: в 1946 году была организована ярмарка. Это было что-то удивительное – голодный город, который еще помнил, как умирали люди, - получил возможность на этой ярмарке очень дешево купить разные сельскохозяйственные продукты. Это был результат работы за год, который изменил ситуацию и психологическое настроение. А были будто бы такие разговоры, что, дескать, вот плохо, что Москва – столица, давайте вернем... Как будто бы говорили – давайте вернем столицу из Москвы в Петербург. Арестовали моего отца, мать, потом всю семью: и дедушку слепого, у которого была катаракта, он уже ничего не видел, и бабушку, и сестер, и братьев.
Поскольку меня нельзя было еще арестовать, какая-то видимость законности сохранялась, мне было еще тогда только 13 лет, поэтому нашли в Советском Союзе одну детскую трудовую исправительную колонию, куда меня и отправили перевоспитывать. Я не буду сейчас об этом подробно рассказывать, но если будут вопросы, я отвечу. Главная задача заключалась в том, чтобы заставить меня отказаться от отца - ведь так выгодно было бы это опубликовать. Одно дело – 6-летние дети, а другое – 13-летние. Ребенок, 13-летний, а отказался от отца – как было бы прекрасно. Я не отказалась, конечно, потому что я абсолютно была уверена в том, что человека более честного, преданного своей родине, работающего с утра до ночи, сделавшего все со своими коллегами и товарищами для восстановления города, для меня, - не было. Я верила все равно в то, что справедливость наступит.
К счастью для всего Советского Союза, Иосиф Виссарионович в 1953 году умер. Если бы он не умер в 1953 году, то непонятно, что бы еще могло быть.

Я хочу вам сказать, что в жизни нашей, каждого из нас, главное – люди, прекрасные люди, которые встречаются в нашей жизни. Были такие люди, которые помогли и мне. Это была заместитель начальника той самой детской трудовой исправительной колонии, в которой находились и убийцы, девочки, которые в бандах участвовали, и проститутки, и воровки - все были собраны там. Иного способа общения друг с другом, кроме мата, или, как мы теперь говорим, неформальной лексики, у них не было. При этом заместитель начальника колонии Виктория Николаевна сумела (она непререкаемым авторитетом пользовалась) так настроить всех девочек - я думаю, это была ее заслуга, - что при мне они не ругались. Каждый вечер я им рассказывала, поскольку они вообще ничего не читали никогда, все, что я знала. Таким образом, все романы Толстого, стихи Пушкина, Достоевского за эти три с половиной года, что я провела в колонии, я сумела им рассказать. Но главное, что сделала для меня Виктория Николаевна, - она добилась для меня разрешения учиться в городской школе. То есть меня утром выпускали из колонии, я шла в школу и возвратиться должна была сразу после уроков. Таким образом, я в 21-й Львовской школе закончила 10 классов. И самое невероятное в том времени, - я благодарна всю жизнь Виктории Николаевне и много раз говорила ей об этом потом, - мне дали возможность поступить в университет.

Я поступила в Львовский университет. Виктория Николавна доказала, что якобы она меня перевоспитала, опасность для общества я уже не представляю. Я очень хотела быть врачом, но мне не было дано такой возможности. Я, как дочь врага народа, не могла поступать в медицинский институт. Я хотела поступить на западное отделение филологического факультета Львовского университета, - такой возможности мне не было дано тоже. Считалось, что русское отделение – ладно, там уж она меньше может навредить.
Когда я закончила русское отделение (и всю жизнь занимаюсь русским языком), я поняла: наверно, это было какое-то указание свыше. Я ни разу не пожалела о том, что стала русистом. Моя младшая сестра Наташа, - может быть, под моим влиянием, поскольку она моложе меня на 8 лет, и, к счастью, она не была арестована вместе со всеми нами, она была у бабушки совсем маленькая, - стала очень известным хирургом, профессором, доктором, и это меня очень радует.

В 1954 году были реабилитированы все. Из тяжелейшего лагеря Тайшетского вернулась совершенно больным человеком моя мама. Отец был расстрелян 28 октября 1950 года. В 1994 году удивительный человек, журналист Александр Борщаговский нашел свидетельства того, куда ссыпались прахи расстрелянных людей. Единственный крематорий тогда был в Донском монастыре, у Донского кладбища: он работал с утра до ночи, - вы представляете, сколько было расстрелянных. Борщаговский узнал, куда высыпали прахи расстрелянных. Это называлось «невостребованные прахи». Он разыскал это место, опубликовал все эти материалы. Я очень благодарна Анатолию Александровичу Собчаку, нашему первому мэру и профессору Петербургского университета, и Юрию Михайловичу Лужкову, которые помогли тем семнадцати потомкам расстрелянных поставить памятник на Донском кладбище.
Когда иногда мы читаем романы, то думаем: это все придумано, этого не может быть. Но вы представьте себе, что вместе с моим отцом был расстрелян и ректор Ленинградского университета, Александр Алексеевич Вознесенский. Человек удивительный, экономист блестящий, он сумел эвакуацию нашего университета так организовать, что занятия в Саратове, куда был эвакуирован университет, возобновились сразу. А в Ленинграде всё сумели сохранить оставшиеся в городе научные сотрудники и часть преподавателей. Александр Алексеевич в 1948 году был назначен министром просвещения. Началось Ленинградское дело, его тоже арестовали и тоже расстреляли, с разницей в один день. Он была расстрелян 29 октября, и прах моего отца и Александра Алексеевича вместе.

Дальше все было проще. Я окончила Ленинградский университет, меня оставили работать на кафедре фонетики. На кафедре фонетики я защитила и кандидатскую диссертацию, и потом докторскую. В 1984 году я стала проректором по учебной работе нашего Ленинградского тогда университета, потом первым проректором. А в 1993 году произошла ужасная трагедия для нашего университета. В течение семи с половиной лет, с 1986 по 1993 год, ректором университета был удивительный, блестящий, талантливейший человек Станислав Петрович Меркурьев. Он был физиком, занимался проблемами математической физики, матфизики. Он сумел открыть университет миру. Он говорил на четырех языках. Вы можете себе представить, что из 90 ректоров был один ректор Новосибирского университета Ершов, который говорил по-английски, и Меркурьев, который говорил на четырех языках. Всё! Вам даже трудно это представить себе, так же как трудно представить те методы обучения иностранным языкам, которые были в советское время. Научить нужно было так, чтоб не говорить, только читать и переводить со словарем. Всё. Советскому гражданину больше не нужно было. Отдельным специалистам - да... Кстати, у нас в университете на английском, немецком, французском, - любом, - португальском, испанском отделении учили блестяще преподаватели, которые ни одной секунды не были в стране того языка, которому они обучали. Вы понимаете, как изменилась жизнь сегодня.
Когда эта трагедия произошла, когда в ночь с 16 на 17 мая 1993 года умер этот удивительный человек - 48 лет, Станислав Петрович Меркурьев, - я была тут же назначена исполняющей обязанности ректора, но ведь в советское время не выбирали ректоров, знаете, как с Адамом и Евой было – вот тебе жена, выбирай. Вот так было примерно и в то время. Приезжал министр, говорил: «Вот вам ректор, а теперь вы проголосуйте». А в 1994 году были первые настоящие демократические выборы в нашем Ленинградском университете, который вскоре стал Петербургским. Два претендента, кроме меня, были на этот пост, оба физика, мужчины. Вдруг выбрали женщину. Члены ученого совета и члены конференции, около 250 человек - в основном мужчины и 5-7 женщин. Вы понимаете, чего им, мужчинам, это стоило. Были такие, которые хватали за пиджаки тех, кто шел голосовать, и, извините, я не люблю этого слова, но я цитирую, говорили: «Неужели вы бабе университет отдадите?». В общем, так получилось, что меня избрали, и в 2004 году меня избрали в третий раз. Я понимаю, что сейчас моя задача подумать, а я думаю об этом все время, кто бы мог возглавить университет. Человек, который был бы неравнодушен к тому, что происходит, больше всего на свете любил бы университет и смог бы по-прежнему делать все для того, чтобы Петербургский университет по-прежнему оставался одним из лучших университетов мира.

Конечно, не могу два слова не сказать о том, как же я жила, ведь не только же в университете. Я уже на третьем курсе вышла замуж, у меня был удивительный муж, мы прожили вместе 42 года. В 1998 году его не стало. Оказалось, что были проблемы с сердцем, а он от всех скрывал, считал, что он всегда должен быть сильным и моей главной поддержкой и опорой. Для меня уход его из жизни… не могу вам даже сказать, потому что до сих пор, вот уже 7 лет прошло, а я все время не могу с этим смириться. Все время мне хочется поговорить, посоветоваться, что-то спросить или о чем-то рассказать. Судьба его была очень близка судьбе моей, потому что наши родители были знакомы и работали вместе, хотя его отец в тот момент, когда его арестовали, уже возглавлял обком Мурманска, но во время Ленинградского дела подбирали ленинградцев по всему Союзу. Он тоже был арестован и тоже расстрелян. Мы знакомы были с Всеволодом, с Севой, с детства и не думали, что так сложится.
Он вернулся сначала из очень тяжелой тюрьмы, а потом лагеря - Камскую ГЭС его послали строить. Он был тогда студентом первого курса, и оказалось, что на уровне всех других арестованных он был почти академиком. Он прекрасно владел математикой, что-то знал из физики, поэтому даже каким-то отрядом руководил, но всю тяжесть лагерной жизни испытал, и его жизнь тоже была исковеркана.
Мы поженились на третьем курсе. На пятом у меня уже родилась старшая дочь, Елена, спустя 12 лет, - потому что нужно было то диссертацию защитить, то еще что-то, - младшая, Виктория. У меня растет внук, которому скоро уже будет 21 год, и я очень благодарна ему за многое. Поскольку я лингвист, меня очень интересует всё: молодежный жаргон, возможности особого сленга в школе. Я, наверно, не отстала от того, что происходит, и легко могу понять, что студенты друг другу говорят, проходя по коридору. «Ну, все, в 12 заложи стрелку на Климате», - я понимаю, что в 12 они встретятся на выходе из метро «Ленинский проспект».
А сейчас я готова ответить на любые ваши вопросы.

Вопрос из зала:
- Какой экзамен в Вашей жизни для вас был самым сложным?
- Экзамен по украинскому языку. Вы представляете себе – я оказалась во Львове, на Украине, в начале 8 класса. Меня абсолютно не волновали другие предметы, но, придя в Львовскую 21-ю школу, я поняла... Украинский был первым уроком, на который я попала, в первом диктанте, по-моему, было 88 ошибок. Но когда я писала уже в качестве вступительного экзамена диктант по украинскому языку, я была уверена, что не может там не быть ошибок, конкурс был 12 человек на место в Львовском университете в 1953 году. Мне нужно было получить только пятерки, никто бы для меня никакого исключения не сделал бы. Когда я по украинскому языку получил пятерку, я поняла, что, наверно, более трудного экзамена в жизни не будет.

Вопрос из зала:
- Если можно, расскажите, пожалуйста, как арестовывали Вашего отца?
- Арестовывали всегда ночью или рано утром, потому что состояние шока и испуга у человека должно было быть обеспечено максимально. Поэтому это было четыре утра 31 августа 1949 года. Я очень хорошо помню этот день и помню то, что за два месяца до этого папа был снят с работы. Я хочу немного о нем сказать: он отвечал в Ленинграде за очень трудный участок работы. Он занимался жилищной проблемой. И когда сегодня я встречаю людей, сегодня, спустя столько лет, которые говорят: «Мы дети тех, кому помог Алексей Александрович Бубнов в эти трудные дни». Все говорили: если вы хотите решить проблему, идите к Алексею Александровичу. Именно это было ему поставлено в вину, когда его снимали с работы: что он хорошо к людям относился. И была еще одна деталь: накануне того момента, когда этот фарс был устроен, когда его снимали с работы, пришел его заместитель, которому он очень много хорошего в жизни сделал. Он сказал: «Алексей, ты меня прости, мне написали слова, которые я должен произнести завтра. Я не могу их не произнести, иначе арестуют меня, или что-то будет с моей семьей, но я хочу, чтоб ты это знал». Папа сказал: «Если тебе велели, иди и произноси, я смотреть ничего не буду».
А дальше… Нас выселили из той квартиры, которую мы занимали. Надо сказать, что у нас своего не было ничего. У нас была большая семья, денег не было никогда, поэтому у нас не было своей мебели, мы ее брали напрокат. На всех стульях, столах стояли номерочки, где было написано, откуда эта мебель. Нас выселили из квартиры, мебели у нас не было. Переселили на Московский проспект, в самый последний дом, в коммунальную квартиру. Утром позвонили. Первое, что папа сказал: «Вы приехали арестовывать, так, пожалуйста - только я же депутат Верховного совета, вы не имеете права». Они сказали: «Как, Вы депутат? Ну, ничего». Оставили 5-6 человек, уехал один куда-то, через 15 минут вернулся, никаких проблем не было, какая-то бумажка была, что уже и депутата можно арестовать. А дальше все вываливалось на пол. Я не знаю, что искали. Но были у нас книги, поэтому нужно было каждую книгу пересмотреть: может, там какие-нибудь вражеские задания были. Поняв, что книг очень много и работы с ними очень много, сказали, что они остаются проводить обыск, а папу увели. Папе дали возможность попрощаться со мной и Наташей, и мне он сказал только одно: «Я тебя прошу - ты учись». Говорить мне, что он не виноват, - он мог это и не говорить. И не сказал бы, наверно, потому что никакого сомнения в том, что он не виноват, у меня не было.
Надо сказать, что в моей жизни так сложилось, что мои тетя и дядя, которые были арестованы позже… Весь план был такой: держать в напряжении общество: сначала арестовывали отцов, потом жен и детей, а потом братьев, сестер, всех. Уже в 1951 году, моя тетя Нина Александровна, удивительный человек, у меня семья вся редкая, с огромным трудом выхлопотала разрешение взять меня на воспитание. И из колонии главный бухгалтер привез меня, чтобы отдать на воспитание тете, все официальные бумаги были. Вы можете себе представить, что в первую же ночь пришли арестовывать тетю и дядю. И я всю жизнь благодарна этому удивительному человеку, который не отдал меня снова по всем этапам, а сказал: «Я привез ее из колонии, я ее в колонию и верну».
Я сейчас об этом вспомнила еще и потому, что методы были те же самые. Так же все вываливали из всех шкафов, но, по-видимому, те люди, которые в 1951 году арестовывали, были менее образованные. Моя тетя была специалистом в английском, и, естественно, все газеты английские, которые продавались, она покупала. Когда они увидели Daily worker, по-моему, то сказали: «Откуда?». Она говорит: «Внизу, из киоска». Так они не поленились побежать в киоск, вниз, проверить, правда ли там продавали эту газету. А методы были все те же самые.

Вопрос из зала:
- Людмила Алексеевна, хотелось бы услышать Ваше мнение по поводу того, как сделать высшее образование в нашей стране доступным. И возможно ли это не только для молодежи столичных городов, крупных, а вообще для всех?
Людила Вербицкая:
- Вопрос очень сложный, но я много об этом думаю, многое стараюсь для этого делать. За образование должно платить государство. Я в этом абсолютно убеждена, и если, скажем, у нас сейчас трудный момент и не может государство полностью содержать все дошкольные, школьные, и высшие учебные заведения, должна быть четко разработанная система кредита. Это начинает зарождаться. Есть такая система кредита, когда студент может получить деньги на свое образование, а вернуть должен в течение десяти лет после окончания образования, но с большим процентом, поскольку это делает банк коммерческий. Мне кажется, сейчас первое, что нужно сделать, - это подумать: что произошло с дошкольными заведениями всякими, ведь их фактически за последние годы стало в два раза меньше. Сейчас у нас получается так: есть какие-то детсады элитные, за которые много платят, и нет того, что мы имели раньше. Сейчас, правда, демографы говорят: а зачем, детей-то мало рождается. Но, к счастью, мы наблюдаем, что в последние два года их рождается все больше.
Мне кажется, что профильные школы – это, может быть, и не плохо. Конечно, талантливых детей надо видеть, и профильные какие-то направления должны быть, но не может быть школ трех категорий. В Петербурге, допустим, 50 профильных школ – французские, немецкие и так далее, а 700 – вообще непонятно каких. Что касается в целом уровня образования, я абсолютно убеждена в том, что мы всерьез должны говорить о качестве образования. Образование высокого качества дается не более чем в 100 высших учебных заведениях России. А сейчас в России 3200 высших учебных заведений. В Советском Союзе их было 940… Из этих 3200 только 640 государственных. Все остальное – это коммерческие университеты, платные, которых появилось очень много. Есть такие коммерческие вузы, в которых на входе - деньги, на выходе - диплом. Качество образования практически никто толком не проверяет. Мы знаем, к сожалению, позорные факты, когда положительные оценки ставятся в том случае, когда платятся деньги. Этого всего не должно быть.
Но это большой блок проблем не чисто образовательных, это блок проблем и социальных. Воспитывает жизнь. И если сегодня студент или школьник видит, что преподаватель высшего учебного заведения получает 6900 рублей, ясно же совершенно, что этого не может быть, и это тоже воспитывает всех вокруг. Есть такие случаи, когда доцент Петербургского университета, у которого большая семья, несколько детей, думает, купить ему новую пару обуви и ходить пешком в университет, или карточку на все виды транспорта и ездить. Вот этого не может быть.

Вопрос из зала:
- Людмила Алексеевна, как при такой Вашей занятости строится Ваш типичный день? И, если можно, сразу дополнение к этому вопросу. От чего Вам приходится отказываться?
Людила Вербицкая:
- Очень хороший последний вопрос. Жизнь очень трудная, почему я и говорю, что выдержать это не просто. Вы представляете себе, конечно, что я совсем не молодой человек. Я очень люблю за рулем сидеть, но, к сожалению, редко получается, потому что, когда я еду по рабочим делам, подписываю, переписываю, готовлю какое-то выступление и так далее. Когда такая возможность есть, сажусь за руль, и это самое для меня большое наслаждение.
Три года назад остановил меня работник ГАИ, а я ехала как всегда с большой скоростью, торопилась куда-то. Я ему говорю: «Я Вас умоляю! Вы меня не останавливайте, я очень тороплюсь. Я 40 лет за рулем». А он остановился и говорит: «Слушай, девушка, да ты что!». Я говорю: «А что?». «Так ты никому не говори, сколько ты за рулем». Я говорю: «Почему?». А он: «Так же легко возраст высчитать». Я потом поздравляла наше ГИБДД с каким-то юбилеем и сказала, что такой галантности я еще не встречала.
Мы с мужем много путешествовали с палатками во время отпуска. (Тогда-то отпуск у меня был, а сейчас у меня 385 дней неиспользованного отпуска за эти годы.) Мы остановились где-то на Днепре, и я увидела, как мне показалось, очень молодую женщину, делающую какие-то упражнения. Потом оказалось, что не такая уж она и молодая, но она занималась по системе йоги. И система йоги стала для меня важным делом жизни. Я потом ходила в соответствующие кружки – в советское время это тоже было непросто. Мы делали вид, что у нас оздоровительная гимнастика, а на самом деле занимались йогой. И инструктор нам говорила: «Если кто войдет, вы сразу с ковриков вставайте и делайте что-то другое». Мне кажется, что это мне очень помогло.
В 7 утра я встаю, кроме одного дня в неделю, я ложусь в три утра. Сплю четыре часа как правило. 40 минут зарядка: половина – йога, половина – дыхательная. Ледяной душ, ну чтобы был совсем ледяным. Вот и все. Надо бы еще конечно поменьше есть, но есть-то некогда, вот и наедаешься на ночь. Придешь домой, поешь, и с одного стола пересаживаешься за другой и начинаешь писать. Так что, в общем, сложная жизнь. Но самое сложное то, что все рассчитано по секундам. Я очень много летаю – я на этой неделе третий раз в Москве. Я была во вторник, в четверг и вот вчера прилетела. Не могу не вернуться, потому что там (в Петербурге) много дел. Но зато в самолете в течение часа пятнадцати у меня есть возможность писать, читать, что-то смотреть, свой доклад переделывать и газеты просмотреть, и телефон не звонит.

Вопрос из зала:
- Скажите, пожалуйста, что Вы думаете о распределении студентов?
Людила Вербицкая:
- Вообще, несмотря на то, что вся система распределения разрушена, понятно почему, у нас в университете она в какой-то мере сохранилась. Потому что мы знаем те организации, которые хотят взять наших выпускников. Они там работают обычно с третьего курса. Понятно, что прожить на стипендию невозможно. Хорошо, когда есть родители, готовые помочь, но далеко не у всех так складывается. Кроме того, я радуюсь вот какому факту: с каждым годом все больше у нас в нашем университете - не знаю, может, и в других столичных, и петербургских также - иногородних студентов. Если их было когда-то не более 25-30%, то в этом году их 60%. И думаю, что в следующем будет еще больше, потому что число выпускников школ в Петербурге достаточно резко уменьшается за эти годы. Если мы в этом году 42 тысячи ребят выпустили из школ, то в 2011 году их по прогнозу будет всего 12 тысяч. Значит, естественно, будет все больше приезжающих к нам студентов. Те, кому не помогают родители, на 400-500 рублей прожить не могут, хотя теперь есть и социальная стипендия, тогда это получается 1100. Практически все студенты работают. И иногородние тоже. Работают, кто где может. Журналисты, как правило, начинают свою профессиональную деятельность, экономисты и юристы очень востребованы, филологи тоже, кто-то занимается репетиторством. Очень часто бывает, что проблемы распределения нет, потому что они остаются работать там (я сейчас говорю о петербуржцах), где они начали работать с 3-го курса. Что касается иногородних, мне кажется, и это должно быть учтено, потому что реально при наших новых компьютерных технологиях получить определенные запросы, и можно было бы из разных регионов это учесть.

Вопрос зрителя:
- Расскажите, пожалуйста, про дочерей Путина. Очень приятно, что они учатся не за границей, а на родине.

Людмила Вербицкая:
- Обе дочери Владимира Владимировича поступили в Петербургский университет. Старшая - на факультет геолого-почвенный, младшая – на восточный. Честно говоря, я очень этому рада, потому что родители-то окончили Петербургский университет. Вы знаете, что Владимир Владимирович в 75 году окончил юридический факультет, а позже, в 83-м Людмила Александровна – филологический факультет, испанское отделение. Прекрасно говорит на многих языках. Сразу отвлекусь, скажу, что молодые люди не представляют, какое наслаждение видеть руководителя своей страны, говорящего со всеми представителями всех стран без переводчика. Когда появился Владимир Владимирович, такая возможность возникла. Раньше грустно было, что такой возможности не было.
Когда мы праздновали 300-летие Петербурга, и главы 45 стран приехали в Петербург, видеть, как Владимир Владимирович и Людмила Александровна с ними общаются, было приятно. Поэтому мне кажется, что родители, наверно, смогли любовь к университету передать своим дочерям. Я очень рада, что они в университете. Они очень способные. Я очень надеюсь, что они сами сознательно выбирали факультеты. Я понимаю, что родители не могли так сильно на них повлиять. Что они захотели, то они и выбрали. Очень надеюсь, что мы вырастим хороших специалистов.

Вопрос из зала:
-Людмила Алексеевна! В последние годы мы наблюдаем попытки со стороны некоторых литераторов и журналистов ввести в общий обиход ненормативную лексику, придать ей все права существования и использования. Как Вы относитесь к этой тенденции?

Людмила Вербицкая:
- Резко отрицательно. Конечно, все знают Владимира Соловьева как удивительного философа, мудрого. Но в то же время у него столько лингвистических замечаний, и в частности, помните, может быть, Владимир Соловьев говорил о том, что каждый человек должен владеть тремя стилями: высоким - только к Богу можно обратиться, пользуясь этим стилем; средним, которым мы общаемся друг с другом, и у каждого человека есть и низкий стиль. Можно себе позволить иногда, во внутреннем своем диалоге или монологе с самим собой, этим стилем воспользоваться.
Поскольку я выросла в детской трудовой исправительной колонии, то я этим стилем владею, хотя при мне там старались и не ругаться. Более того, я потом профессионально этим тоже занималась. И могу вам честно сказать: когда я сохраняла военную кафедру, это был 95 год, тогда ее закрыли уже в университете, значит, ребята могли отправиться в армию. Когда я сохраняла эту военную кафедру, и ходила по всем инстанциям, и общалась с руководителем генерального штаба, с министром обороны и со всеми чиновниками, честное слово, про себя, не в слух, я кое-чего говорила. Но я к этому резко отрицательно отношусь.
Я же вот о чем думаю: в Советское время выступление в официальной обстановке спонтанным быть не могло. Я хорошо помню, как Григорий Васильевич Романов, секретарь Обкома или Горкома, должен был стать депутатом Верховного совета. Доверенные лица нужны? Нужны. Значит, каждое доверенное лицо, каждый должен был произнести свои слова. Мне сказали, что я должна быть доверенным лицом. Я согласилась. Мне сказали: «Вы речь напишите». А я: «Я обычно не пишу речь, я так говорю». Мне написали речь. Я ее, конечно, не произносила потом и, как видите, жива – уже время другое было. Я к чему это говорю? Не было жанра устной спонтанной речи. Он был, но на кухне, а в официальной обстановке его не было. Поэтому, когда началась перестройка, как бы к ней не относиться, -люди оторвались от текста. Молодежи трудно себе представить, как мы увидели впервые Михаила Сергеевича Горбачева и вдруг поняли, что он что-то говорит без бумажки. А до этого один из лидеров нашего государства потерял страничку, когда говорил, упала страничка, когда он говорил, а он дальше не знает, что сказать. Пока не подняли страничку, он молчит, а подняли, положили - он продолжает. Появился Михаил Сергеевич Горбачев, который вдруг начал что-то спонтанно говорить. Другое дело, что трудно было до смысла добраться, понять, где тема, где что, но он же говорил, какие-то слова произносил. Это для нас было чем-то совершенно новым. Появился жанр спонтанной речи, и что получилось дальше? Это прекрасно, но просторечные пласты лексики стали проникать в нашу речь и литературный язык. Я не знаю, слышите ли вы теперь слова «мужчина» и «женщина». Я кроме «мужик» и «баба» ничего не слышу. Не может этого быть совершенно.

Вопрос зрителя:
- Людмила Алексеевна, Вам не режет слух, что так говорят не только на улице, но и члены правительства, парламента и даже наше телевидение?

Людмила Вербицкая:
- Очень режет. Есть, конечно, определенные жаргоны. Есть молодежный сленг, понятно, что наши студенты прекрасно этим ролевым варьированием владеют. Преподавателю никогда не скажут то, что говорят друг другу. Опасность заключается в том, что не просто просторечные пласты лексики, а именно неформальная лексика становится привычной, при этом живет в сознании людей.
Мы выбрали Валентину Ивановну Матвиенко губернатором. Первая женщина, 89 субъектов федерации. Было 89 мужчин, которые говорили, что хотели. Юрий Михайлович Лужков поздравляет Валентину Ивановну у нас, в нашем законодательном собрании, и говорит: «Валентина Ивановна! Вы даже не можете себе представить, что происходит и что произойдет в связи с вашим избранием. Теперь мы должны над каждым словом думать? Теперь и не скажешь, чего хочешь!». Я понимаю, что Юрий Михайлович с юмором это произнес, конечно, но ведь это сидит в сознании.
Я все время борюсь за университет. И как-то, когда Виктор Степанович Черномырдин руководил нашим правительством, я с какими-то делами опять приехала после какого-то совещания и пришла к нему в кабинет. Минут 20 проговорили, он меня провожает к двери, вытирая пот, и говорит: «Так я с тобой устал». Я говорю: «Виктор Степанович, я думала со мной трудно устать. Я думала, Вы скажете, как я рад, как хорошо двадцать минут провел…». Он говорит: «Да ты что! 20 минут надо ж было следить, чтобы ни одного слова не попало!». Вы понимаете? Вот это ужасно, вседозволенность в этом смысле. Как будто бы нельзя иначе выразить свои чувства. Я очень против этого и очень надеюсь, что если мы все вместе против этого выступим, все-таки не будет этих явлений в нашей речи.
В мае (2005) в Думе был принят закон о русском языке. Вы наверно хорошо знаете, что французы – практически единственный народ, который лучше, чем все остальные, сохраняет свой язык, потому что в течение 8 лет во Франции действует закон о французском языке. Если физическое лицо нарушит закон, они раньше платили 5 тысяч франков. А юридическое – 25 тысяч франков. И в конце года анализируются результаты, сам президент в этом принимает участие. Так вот в нашем законе нет никаких денежных кар, и что получается? Вы во Франции не увидите вывески ни на каких других языках, кроме французского. Что у нас в Петербурге творится, и у вас в Москве – понятно. По-английски, по-английски с ошибками – сколько угодно. Там вы не увидите американских фильмов на каналах французских, не платных, а государственных, а у нас кроме американских фильмов самого низкого качества только наши «убойные силы» и что-то такого типа.
Я не знаю, что будет у нас с действием нашего закона о русском языке, потому что сейчас мы работаем над тем, чтобы русский язык как государственный сохранялся. Нужно дать в руки чиновников, которые этим будут заниматься, какой-то перечень конкретных справочников, пособий, словарей, открыв которые они могли бы сказать, норма это или нет.

Вопрос из зала:
- Людмила Алексеевна! Кроме университета у Вас есть еще один очень серьезный объект, которым Вы занимаетесь, и этот объект нужен нам всем – это русский язык. Мы знаем, что сейчас с русским языком плохо в зарубежных странах. Как Вы считаете, сейчас русский язык шагает по планете или по-пластунски ползет?

Людмила Вербицкая:
- Мне кажется, что он начинает делать какие-то шаги. Приятно, что и в бывших наших очень дружественных странах. Я только что вернулась из Венгрии. Там была в Будапештском университете и в некоторых других. Там мы увидели огромное число желающих снова изучать русский язык. Ведь в эти годы английский был основной язык. Год назад я была в Болгарии и вдруг обнаружила, что в Болгарии молодежь-то в основном говорит по-английски.
Но меня порадовало, что Дома русского языка в разных странах ведут огромную работу. В первую очередь в этих домах курсы русского языка. Мне рассказывали, что во всех городах число записавшихся в этом году в несколько раз стало больше. Это очень приятно. Мне хочется сказать большое спасибо тем русистам, которые в этих странах работают. Мне кажется, что скоро мы сможем сказать, что русский язык опять зашагает. Но пока какой-то первый шаг, может быть, делает.

Вопрос из зала:
- Скажите, пожалуйста, если можно, как образуется сленг?

Людмила Вербицкая:
- Обычно лингвисты объясняют это следующим образом: произносительных законов, управляющих нашим произношением, немного. Говорят, что их два. Закон аналогии и закон экономии. Аналогии - понятно. В Москве раньше говорили: «Шимпанского мне!», «Шигать мне надоело». То есть произносили «ы» после «ш», «ж», хотя после других согласных – «а». Говорили «трава», «др[а]ова», но «шимпанского», «шигать». И по аналогии с этими «трава», «др[а]ова» стали произносить «шампанского», «шагать». Второй закон – экономии. У Льва Владимировича Щербы есть очень интересный пример. Он говорит о том, во что превращается слово «Здравствуйте», когда вы, пробегая друг мимо друга, говорите «здрасть». Он говорит, что там остается «сть».
Наверно, с одной стороны - это стремление к экономии, но с другой – сленги ведь очень разные с точки зрения лексики. Кстати сказать, до того, как появился словарь молодежного сленга, многие не понимали, что дети говорят. У меня был такой смешной случай: звонит моя приятельница, купила словарь и говорит: «Слушай, ну ты лингвист, ты не могла мне пять лет назад сказать, что значит «шнурки в стакане»? Я говорю: «Могла, но ты же меня не спрашивала». Она говорит: «Вот теперь открыла и понимаю, почему, как я дома, слышу – шнурки в стакане. Это значит: мы, родители, дома».
Еще один момент важный: когда появился словарь тюремной лексики и наколок, были такие словари, и работники соответствующей сферы ими пользовались, много оказалось полезным для тех, кто этим профессионально занимается.

Вопрос зрителя:
- Говорят, Вы никогда не пользуетесь услугами переводчиков. На каких языках Вы говорите?

Людмила Вербицкая:
- Это абсолютная неправда. Я говорю только по-английски. Я читаю, действительно, если это нужно, и по-немецки, и по-французски, и по-итальянски. Но я, как фонетист, никогда не заговорю ни на одном из этих языков, потому что даже в английском я свои ошибки хорошо знаю. Я в этом смысле опять же жертва советского времени, потому что я абсолютно уверена, что было такое задание - так учить иностранным языкам. Я ведь выпускница филологического факультета. Нас учили болгарскому, который я правда немножко знаю, украинскому, который я знаю, потому что жила на Украине, немецкому, французскому и английскому. Но когда я окончила университет, не было времени специализироваться в этих языках, а когда я уже стала работать в ректорате и поняла, что езжу всюду одна, я сама занялась английским языком. Но мы действительно сдавали тысячи знаков - читать и переводить, только и всего. Поэтому я радуюсь тому, что и дети мои много языков знают, и внук знает. Но я по-настоящему - только английский. И то не по-настоящему.

Вопрос зрителя:
- Людмила Алексеевна, скажите, пожалуйста, Вас часто критикуют и как Вы к этому относитесь?

Людмила Вербицкая:
- Конечно, критикуют, а как же. Вообще, когда мне кто-то говорит, что любит критику, это неправда. Никто критику не любит. И больно бывает. Особенно, когда понимаешь, что несправедливо. Вообще, конечно, очень нужна критика. Люди разные вокруг. Есть очень неискренние, которые специально говорят что-то хорошее, хотя на самом деле это не так. Мне очень важно, чтобы люди сказали, что они думают по-настоящему. И когда у меня есть возможность, а, в общем-то, когда засыпаю, я практически каждый день это делаю, я сама себя критикую: что я сделала не так, что я сделала неправильно.
На прием приходят самые разные люди. Пришел человек, времени очень мало. Он начинает говорить, а я знаю, все, что он скажет. И знаю, зачем он пришел. Но я себя все время сдерживаю, потому что я уже готова ему ответить, но ему нужно сказать. Иногда говоришь: «Да я все понимаю, я знаю, что вы хотите сказать». И начинаю отвечать. И понимаю, что опять неправильно сделала. Он пришел поговорить, ему важно сказать. Не могу сказать, что критику люблю, но она очень нужна, конечно.

Вопрос зрителя:
- Людмила Алексеевна, можно вопрос к Вам, как к коренной ленинградке, петербурженке? Есть какие-то отличительные черты питерцев? Вы уже говорили о фонетических чертах, может быть, скажете о менталитете?

Людмила Вербицкая:
- Спасибо за этот вопрос, потому что я убеждена, что есть. Я начала заниматься проблемами произносительной нормы, когда писала мою докторскую диссертацию «Современное русское литературное произношение», которую в 77-м году я защитила. И я этим продолжаю заниматься, и мои ученики этим занимаются. Тогда я обнаружила, что в Ленинграде к тому времени было только 10 % потомственных петербуржцев. То есть уничтожили всех, кого могли. Но особый дух есть. Что-то есть неуловимое, какая-то особая петербургская аура, какая-то особая петербургская интеллигентность.
Я написала книгу, которая называется «Мой Петербург», она должна в феврале следующего года выйти. Там я как раз пытаюсь это объяснить. Что такое город, кто в нем живет и что это за дух такой петербургский.

Мне было удивительно приятно с вами. Видеть ваши лица, улыбки, блеск в глазах, чувствовать, что мы единомышленники – это прекрасно. Я каждому из вас желаю всего доброго. Так бы хотелось, чтобы больше было добра в жизни, чтобы наша Россия, которая сейчас действительно начинает шагать, - шагала. Чтобы было больше людей, неравнодушных к тому, что вокруг. Людей, которые понимали, что жить, работать и делать все нужно здесь. Я всегда прощаюсь с нашими выпускниками, отличниками, мы выпускаем около 6 тысяч каждый год, а отличников бывает около тысячи, 981 человек с красными дипломами окончили в этом году. Я всегда им говорю: «Ребята, я так хочу, чтобы вы жили и работали в России. Поездите, посмотрите, поработайте, но вернитесь сюда, потому что лучше нашей России нет ничего на свете, поверьте мне. А лучше наших людей, живущих здесь, действительно нет ничего». Будьте все здоровы и счастливы. Спасибо вам.